Последовательность событий
Когда происходит концентрация, последовательность осознавания, с одной стороны, кажется естественной, а с другой — отодвигает конфликт на дальний план. Однако чувство последовательной неизбежности таит в себе опасность, потому что каким бы свободным оно ни было, оно может причинять беспо-койство и травмировать человека. Если ты не знаешь, какая последовательность событий поджидает тебя за следующим поворотом, это прежде всего опасно. Одно из главных условий в терапии — создание у пациента чувства безопасности. Правда, если терапевт станет чрезмерно опекать пациента, он рискует погасить драматический накал переживаний. В любом человеке живет его собственный индивидуальный страх: начальник может бояться напористых подчиненных, некоторые сексуальные опыты могут вызвать у человека панику, отвержение часто приводит к глубокой депрессии. Все эти пере-живания живут в тех “я”, с которыми человеку не так просто примириться. Подчас чувство последовательной неизбежности, подсказанное такими подспудными страхами ожидания опасности, может делать пациентов однобокими, фиксированными на одной идее, что не способствует успешному лечению.
В лучшем случае последовательное согласование событий жизни нала-живает простое, непосредственное течение процесса, в рамках которого все разрозненные части соединяются воедино. Задача терапии состоит не только в том, чтобы запустить этот процесс, — гораздо важнее вызвать необходимое доверие к такой работе. Лишь учитывая все предостережения, можно двигаться в этом направлении. Восстановив согласие с отторженными областями своей жизни, люди могут получить большую пользу: это приносит им обнов-ление и пробуждает вкус к жизни.
Выстраивание жесткой последовательности переживаний помогает не-посредственно создавать феномен “непреложности” текущего момента, как во время гипноза или медитации, — только это происходит на более сложном уровне, приближаясь к естественным условиям обычной жизни. Когда несвя-занность, от которой страдает большинство пациентов, сходит на нет, ситуа-ция проясняется, освобождая пространство для принятия нового.
Согласование последовательности и восстановление слитности проис-ходящего усиливает терапевтическое воздействие на переживания, из кото-рых и формируется “я”. Но эти переживания — лишь одна сторона дела. Ут-раченная последовательность является ключевым контрапунктом (E. Polster, 1987). В противоположность жесткой последовательности, она дает человеку свободу развивать свою тему. Несмотря на то, что эти важные переживания не всегда можно сразу же согласовать с проблемами, которые требуют реше-ния, они нужны, потому что дают пациентам возможность беспрепятственно испытывать чувства так, как они привыкли. Ведь терапия ведет пациента не только к изменениям, она также дает ему возможность ощущать свое “я” как данность.
Когда человек открывает для себя существование структуры собствен-ного “я”, он может обнаружить свой собственный способ выражать это сло-вами — порой хаотичный, являющийся лишь отсветом самого переживания. Свободные ассоциации являются как раз такой техникой, которая помогает ослабить скованность мыслей или эмоций. Они помогают создать последова-тельность самовыражения в причудливой, парадоксальной форме. Хаотиче-ские ассоциации могут показаться прерывистыми, они также уводят человека от обычных стандартов мышления. А когда эти стандарты устраняются, мож-но ждать появления именно того, что мы называем естественной последова-тельностью.
Даже самые сюрреалистические представления о действительности становятся частью последовательности. Например, если пациент должен был вспомнить свои промахи на теннисном корте, которые возникали из-за того, что его раздражал партнер, аналитик может рассматривать эти проявления двумя способами. Первый — как пример освобожденного сознания, а вто-рой — как непережитые, бессознательно подавленные чувства. В противном случае человек, следующий нормальным стандартам последовательности, непроизвольно идет по проторенному пути мыслей, не связанных между со-бой.
Свободные ассоциации одновременно способствуют и мешают после-довательности. В наши дни этот факт оспаривается и считается упрощением. Художники-сюрреалисты, к примеру, позволяют себе смешение времени и пространства, создавая причудливое наложение событий, на первый взгляд не имеющих ничего общего между собой, — как будто привычные связи яв-ляются тюрьмой, из которой они пытаются вырваться. Терапевт же, наобо-рот, стремится восстановить эти связи, чтобы оживить последовательность. Невзирая на весьма привлекательные возможности сюрреалистического взгляда на мир, терапевт не может позволить себе роскошь согласиться с бес-связностью существования.
Для того чтобы использовать бессвязность в терапевтическом про¬цессе, необходимо понимать, что, допуская существование бессвязности, мы начи-наем лучше видеть и то, что мы воспринимаем последовательно. Чтобы по-лучить ощущение “там и здесь”, во вре¬мени или пространстве, мы не должны больше чувствовать непреодолимость, как мы делали раньше, стараясь дви-гаться по прямой.
Разум — это непокорный инструмент, он с легкостью идет по непрото-ренным дорогам, порой необъяснимым и причудливым, а порой опасным и таинственным. Ясно одно: разум всегда идет по своему собственному пути. Если мы хотим найти свое “я” в этом непреклонном движении вперед, мы должны отказаться от нормальных представлений о последовательности, что-бы следовать знакам движения личности.
Утраченная или ослабленная последовательность существует и тогда, когда терапевт прислушивается не только к пациенту, но и к своим мыслям и переживаниям. Безоговорочное принятие того, что и как говорит пациент, также ослабляет последовательность. Мягкое и открытое отношение терапев-та к пациенту дает возможность разуму пациента пуститься в свободное пла-вание. Таким образом пациент тоже может собрать свои мысли воедино, го-ворить все, что приходит в голову. Освобожденному сознанию легче вычле-нять ключевые элементы своей жизни, чем постоянно плутать в замкнутом кругу своих мыслей, чувств и воспоминаний, в лихорадочных поисках выхо-да.
Терапевт использует форму высвобождения последовательностей, для того чтобы увидеть неизвестные стороны натуры своего пациента и подгото-вить его к дальнейшей терапевтической работе. Терапия — это искусственная среда, но только здесь пациент может изучить полученный новый материал. Он берет своеобразный тайм-аут, прежде чем внедрить полученные знания в жизнь. Только в терапии он может позволить себе роскошь посмотреть на свою жизнь “с высоты птичьего полета”.
Одна пациентка рассказывала мне о своем старом поклоннике, который был, как ей казалось, очень жесток с ней. Она тяжело переживала свой рас-сказ и внезапно почувствовала острую боль в груди. Продолжая ход последо-вательности, я попросил ее сконцентрироваться на ощущениях в груди и рас-сказать о своей боли. Моя просьба вызвала у нее состояние тревоги, она на-чала плакать и выглядела растерянной. Я мог только предполагать, что при-чиной ее тревоги стало сфокусированное внимание на боли в груди, но ясно видел: переживание тревоги было для нее более мучительным, чем пережи-вание боли.
Не знаю, что бы произошло, если бы я продолжил эту последователь-ность. Возможно, в конце концов, она пришла бы к какому-то очень важному новому опыту или озарению, обнаружив свое “испуганное я”. Но я так не ду-маю, ведь по ее рассказам мне было известно, что в детстве к ней предъявля-ли завышенные требования. Под давлением обстоятельств и благодаря сво-ему кипучему нраву она не имела возможности жить в своем собственном темпе. Итак, освободив последовательность, я попросил ее ослабить внима-ние. Оказывая ей поддержку и ориентируя ее, я полагал, что в данный мо-мент пациентка не готова к таким острым переживаниям.
Через некоторое время я почувствовал, что мои отношения с пациент-кой упрочились и она созрела для более серьезного исследования своей жиз-ненной истории. Она смогла концентрировать внимание на своих внутренних ощущениях. Прошло еще полгода, и моя пациентка влюбилась в мужчину, с которым позволила себе испытывать гораздо более острые ощущения. Это был первый мужчина, которому она смогла доверять и переживать свои чув-ства без насилия с его стороны. С ним она впервые смогла просто общаться, тогда как раньше ее отношения с мужчинами начинались с постельных, а простого эмоционального контакта она избегала. Я полагаю, что эти измене-ния возникли в результате последовательного разрешения внутреннего кон-фликта — они были предвестниками ее новых переживаний.
Следующий момент
Концепция “следующего момента” (nextness) должна также учитывать амплитуду дуги, которую образует последовательность. Дуга может включать в себя взаимоотношения моментов — сегодня и завтра, один этап жизни и следующий за ним, настоящее и будущее. Она может объединять главы кни-ги, спортивное состязание, родственные и дружеские отношения, работу и досуг и т.д. Как человек переживает “следующий момент”, если он недоволен своей работой? Возможно, это скажется впоследствии и в другой раз он не-медленно выскажет свое недовольство начальнику. Такая последовательность покажется ему правильной, именно такой, какую он планировал заранее, при том, что она может не учитывать его актуальные потребности в данный мо-мент.
В то время как из реальности невозможно убежать и один момент сле-дует за другим, изменчивость разума не скована чьим бы то ни было пред-ставлением о последовательности событий. Если я спрошу у вас, где вы со-бираетесь пообедать, а вы расскажете мне о том, какие рестораны в городе стоит посещать, я буду заинтригован и не пойму, какой же ресторан выбирае-те именно вы. Я предпочту прямой ответ на вопрос, и к тому же я могу по-чувствовать разочарование и даже раздражение. В одной немецкой кондитер-ской я спросил добродушную тетушку за стойкой, какую еду они могут мне предложить. “Вкусную”, — ответила она. Ответ показался мне странным, но он понравился мне даже больше, чем если бы мне предложили конкретное блюдо. Возможно, я бы мог почувствовать пробел в последовательности, но доброжелательность хозяйки и аппетитный запах из кухни доставили мне удовольствие и заполнили этот пробел.
Для тех, кто полностью доверяет направлению своего внимания, не-ожиданное, порой даже необъяснимое освобождение от последовательности, может не показаться пробелом. Это скорее приглашение к другому таинст-венному согласованию событий. Это явление можно назвать “неопределен-ной многонаправленностью”, хотя с точки зрения последовательности, мно-гонаправленность — это просто направленность, свободная от привычных связей, которые всегда есть в направленном движении вперед.
В сюрреалистической последовательности неуправляемый разум вос-создает странные отношения. Мысли могут следовать одна за другой без ви-димых причин, как бы не связанные между собой. И все же у них тоже есть своя логика, они возникают по смежности во времени и имеют свои собст-венные никому не ведомые взаимосвязи при отсутствии синтаксической по-следовательности.
Переживание всеобщей взаимосвязи часто возникает в медитативном или религиозном опыте, когда люди не скованы рамками привычного поряд-ка вещей. Такие трансцендентные переживания, выходящие за границы при-вычного, — показатель свободы сознания. Они отражают желание человека не быть ограниченным какими-либо рациональными соображениями, учиты-вая тот факт, что мы знаем только мизерную часть того, что можем узнать.
Каждое переживание обречено на переход к следующему пережива-нию. Мы не можем стереть из памяти этот порядок, но мы вольны чувство-вать его по-своему, даже игнорировать его. Когда мы сталкиваемся с несвяз-ностью переживаний, у нас всегда есть выбор: мы можем переживать ее как пробел в ощущениях, а можем относиться к этому как к таинству, страдать от прерывности или радоваться переменам, чувствовать неудовлетворенность или жажду жизни, считать себя раздробленной личностью или цельной нату-рой.
Как мы могли понять из главы 5, восстановление последовательного течения преживаний приводит к тому, что человек начинает не просто ме-няться, а даже по-другому рассказывать о себе. Важным показателем здесь выступает тот факт, что ключевые истории жизни высвобождают важные “я”, прежде выпадавшие из описаний. Я предполагаю, что связность переживаний порождает у пациента воспоминания о событиях, которые в данный момент соответствуют его терапевтическим потребностям.
В случае с Кевином (описанным в предыдущей главе) последователь-ность его терапевтических взаимодействий со мной привела к кульминацион-ной истории о плавании на яхте. Рассказывая эту историю, он обнаружил страх перед своим “сверхважным я”, который вызывал у него постоянные ко-лебания по поводу меры собственной значимости. Это чувство освобождения является ожидаемым следствием любого психотерапевтического импульса.
Люди, рассказывая о себе, склонны не только оживлять в памяти исто-рии своей жизни, но и организовывать их определенным образом. При задан-ной форме концентрации, представленной в терапии, эти истории всегда вы-являют важные стороны личности рассказчика, особенно когда они свиде-тельствуют о характерных проявлениях человека.
Рассказывание историй настолько естественное занятие, что его цен-тральная роль в психотерапии не требует доказательств. Терапевты часто уделяют больше внимания выводам из этих историй или их толкованию, вме-сто того чтобы ценить сам процесс за те чувства, которые они вызывают у рассказчика, и за те его черты, которые они высвечивают. Однако такое пове-ствование, хотя и заложено в природе человека, не возникает из ничего — в его основе лежат события, которые являются вехами в жизни человека. Со-бытия открывают человеческие качества, вызывают к жизни прежние чувст-ва, конфликты, восстанавливают связи с другими людьми, пробуждают дра-матический накал страстей, а все это вместе формирует “я” человека. Именно эти “я” сами становятся главными героями фантазии на тему реальных собы-тий.
Может показаться странным, что мы рассматриваем формацию “я” как результат вымысла, ведь наши пациенты реальные люди, и рассказывают они о событиях своей реальной жизни. Но реальность, которую они выстраивают в своих рассказах, весьма своеобразна — она соответствует не столько реаль-ным фактам биографии, сколько чувствам человека, его самоощущению.
Способность памяти оживлять события прошлого является чрезвычай-но важной. Особенно весома ее роль в структурировании представления че-ловека о самом себе. Отраженные в этих воспоминаниях терапевтические проблемы и те “я”, которые высвечиваются в результате рассказанного, — это живые портреты различных “я”, живущих внутри личности человека, включая и отринутые его стороны, непризнанные человеком или понятые им неверно. Если какое-либо из моих “я” перестает играть ведущую роль, это может некоторым образом исказить взгляд на реальность. Тогда карта реаль-ности будет иметь изъяны и потребует перерисовывания. Но даже несмотря на это, свойство нашего разума создавать вымыслы о своей жизни неистре-бимо, а значит, каждый из нас представляет реальность в зависимости от сво-его состояния, настроения, периода жизни. От этого линия реальности при-обретает порой причудливый, извилистый характер, подчас становится пунк-тирной, а иногда превращается в замкнутый круг.
Кардинальная роль историй состоит в том, что в них, как бы там ни бы-ло, отражается наша жизнь. Свойство рассказывать истории проявляется у человека уже раннем возрасте. Джером Брунер (Jerome Bruner, 1987) пред-ставляет записи двухлетней болтушки Эмми. Постоянные комментарии и не-утомимые беседы с самой собой помогают ей, как считает Брунер, опреде-лять себя в суете окружающей жизни и дневных событий.
Вот несколько примеров ее описаний. “Папа сделал бутерброд для Эм-ми”; “Иногда папа, а иногда мама укрывают Эмми одеяльцем”; “Иногда ма-ма, иногда папа, иногда тетя, иногда Дженни и Энни, и тетя, и мама, и папа, и Карл, папа и Карл, и мама. Дженни приходит в мой домик и меняет мне пе-ленки”.
Из этих комментариев мы можем видеть, что Эмми хорошо знает, что ей надо. Рассказывая свои короткие истории, она проигрывает важные для нее ситуации, фиксируя свои ценности, интуитивно постигая “я”, состоящее из этих переживаний. И, конечно, вокруг нее существует много людей, кото-рые также должны соответствовать потребностям ее “я”.
История Эмми, состоящая из многих имен людей, принимающих уча-стие в ее жизни, сильно отличается от того, что рассказала одна моя пациент-ка, страдающая от своего “непризнанного я”. Она дочь известного человека, который всегда был занят самим собой и своими делами. Дочь мало заботила его. Однажды ее отец написал автобиографическую повесть, и когда моя па-циентка прочла эту книгу, она пришла в ярость, у нее появилось ощущение, что ее предали. Она считала себя самым близким ему человеком, и вот теперь множество людей узнали о нем то, что знала только она. Она чувствовала се-бя преданной еще и потому, что ее отец жертвовал большие деньги на разные общественные мероприятия, в то время как она пыталась скопить деньги, чтобы купить себе дом. Однако быть единственным человеком, причастным к его личной жизни, было для нее важнее, чем деньги на покупку дома.
Конечно, свобода в рассказах терапевтически значимых историй при-ходит не сразу. Для того чтобы пробудить в памяти пациента разрозненные события жизни и осознать их взаимосвязь, требуется большое знание, мас-терство и выбор нужного момента. Настройка пациента на разговор о себе — весьма тонкий процесс, требующий от терапевта особой чуткости к выбору “нужной темы”. Терапевт должен обладать особой “антенной”, которая при-нимает намеки на важные темы, как сигналы. Источником таких сигналов, как правило, бывают довольно эфемерные переживания. Эти переживания стоят как бы за кадром жизни человека, и подчас они кажутся незначимыми.
Представьте себе, сколько событий происходит в жизни человека в те-чение только одного дня. Поломка автомобиля, случайное знакомство, обед с приятелем, странный телефонный звонок, автомобильная пробка по дороге домой и т.д., и т.д. С нами происходит тысяча всевозможных коллизий, кото-рые мы замечаем лишь краем сознания, не чувствуя, каким образом они мо-гут соответствовать нашему самоощущению и нашей реальности. Но они яв-ляются витамином нашего существования, и терапевт прекрасно понимает это и знает, что за такими незначительными рассказами лежит важная исто-рия жизни человека.
Естественно, даже если бы мы хотели, мы не могли бы полностью осознавать все, что с нами происходит. Но, к сожалению, из поля нашего внимания уходят не только простые, тривиальные события, но и значимые, важные для нас. В результате люди часто следуют по жизни, недостаточно осознавая весомость того или иного явления. Человек не всегда может ясно вспомнить, что вызвало его гнев, что привело его в восторг, когда он пришел к серьезному выводу о самом себе, почему он запретил себе думать о чем-то. Такие провалы в памяти можно было бы назвать репертуаром утраченного опыта. Невозможность использовать опыт приводит к ощущению непрочно-сти, к стереотипному поведению, пустым надеждам и сниженной чувстви-тельности к настоящему моменту существования.
История и ее функции
Хорошо рассказанная и прочувствованная история — главный терапев-тический инструмент для восстановления недостающих переживаний. Это также и способ для организации специально выбранных переживаний. Ино-гда такое восстановление происходит спонтанно, иногда обдуманно. Расска-зывать о своей жизни и о себе — значит рисовать словесную картину, кото-рая воспроизводит события вашей жизни. На этой картине человек маркирует то, как формировалось его “я”.
Когда самоощущение основано на слишком ограниченном представле-нии человека о себе, оно делается уязвимым к новым переживаниям: чувству отторжения, неустойчивости и неудачливости. При подобном дефиците пе-реживаний каждое такое проявление приобретает непропорциональность. Безусловно, каждый человек волен выбирать, какие события констатировать, потому что без такого выбора его “я” становится нестойкой конструкцией, но терапия может способствовать выявлению этого выбора и восстановлению событий личной истории человека.
Терапевт создает пациенту щадящий режим для разговора о себе, таким образом, кабинет терапевта становится своего рода теплицей для рассказа об истории жизни. Но пациенты имеют тенденцию растрачивать свои пережива-ния, взращивая их как нежелательные сорняки или неухоженные цветы. Что-бы пролить свет на события жизни пациента, терапевт предлагает взять “су-хое” переживание и воплотить его в живую историю. Представим себе, на-пример, что пациент, скучно и монотонно сообщает своему терапевту три факта: его мать умерла, когда ему было семь лет; после смерти матери его отец стал безучастным ко всему, что происходило вокруг, и только периоди-чески повторял: “Так дальше не пойдет”.
Пациент может идентифицироваться со своим отцом, тогда в нем возь-мет верх его “безучастное я” и он утратит все богатство переживаний, свя-занных с этими событиями. Или же его “безучастное я” начинает отвергать другие события — отношения с учителями, воспоминания о посещении цир-ка, прочитанные книги, соревнования по бейсболу, драки с соседскими маль-чишками. А ведь эти события могли бы стать важными нитями, связываю-щими его с другими “я”, они могли бы развернуть всю историю его жизни, предлагая совершенно другое представление о самом себе.
В данном случае я не предлагаю терапевту вовсе не обращать внимание на такой симптом безучастности. Я только предполагаю, что этот симптом является лишь одной стороной истории. Добавляя новые события к старому репертуару пациента, терапевт вызывает к жизни борьбу между конфликтны-ми событиями и конфликтными “я”, изменяя однобокое отношение пациента к своей жизни.
Хороший рассказ приобретает глубину и направленность, а это весо-мый вклад в жизнь человека. Когда история развивается дальше, обычно вспоминаются новые события и новые подробности, и тогда уже упомянутый нами пациент может рассказать о гневе, который у него вызывал отец. Этот гнев не был забыт, он был отвергнут. Затем пациент может вспомнить, что именно в семь лет он решил, что никогда не будет неудачником. Этот момент был забыт и похоронен за множеством неудач. Но решение, принятое в семь лет, было для него толчком к поиску своего собственного пути.
Пока он рассказывал об этом, его “неукротимое я” послало ему новые сигналы, вызванные новыми чувствами. Пациент сам исполнял все роли, а персонажами были его собственные разнообразные “я”. Как он примет эти роли? Итак, представление началось. В спектакле по этой истории участвуют два персонажа — “безучастное я” и “неукротимое я”. Они притягивают к се-бе все внимание, динамика их противостояния создает драматический накал происходящего.
Какова же роль терапевта в разыгрываемой драме? Терапевт озабочен тем, чтобы увидеть движущую силу этих событий и не дать им пропасть вту-не. У мальчика умерла мать, когда ему было семь лет, и он дает себе важную клятву. Опустошенность, печаль, ужас, необузданность, озарение, пробелы в памяти — все эти переживания становятся для него точкой опоры. Терапевт внимательно следит за всеми элементами рассказа. Он может задавать осто-рожные вопросы, указывать на то, что было упущено, увещевать пациента, что-то предполагать, а иногда даже на чем-то настаивать. Он может демонст-рировать пациенту, как быть ближе к самому себе, как быть открытым для тех важных переживаний, которые он испытывал. Ни одна “мертвая зона” не должна отвлекать терапевта от настоящей значимости рассказа о том, как мальчик семи лет потерял мать.
Ведущая линия рассказа
Во взаимоотношениях между терапевтом и пациентом существует множество возможностей словесного воздействия, включая восстановление последовательности событий (как это описано в гл. 5). Основными способами терапевтического воздействия, которые подчас могут перекрывать друг дру-га, являются готовность принять происшедшее, уточнение фрагментов, выход за рамки узких представлений, признание отвергнутых тем.
Готовность принять
Способность быть увлеченным, сохраняя профессиональную проница-тельность, — немаловажное качество. Терапевт должен быть полностью за-хвачен историей жизни своего пациента, в то время как пациент часто не мо-жет осознать, насколько значимыми являются вытесненные им события. Если они были слишком болезненными и он просто изымает эти эпизоды из своего рассказа, в этом случае терапевт должен указывать пациенту на значимость того или иного события.
Психотерапевт становится активным свидетелем сотен человеческих персонажей, единых в одном лице. Эти персонажи помогают ему совершен-ствовать свое мастерство в распознавании описанных и упущенных событий. Когда он погружен в события жизни своего пациента, его увлеченность пере-дается пациенту, у которого появляется дополнительный мотив воскрешать из памяти все новые и новые события.
Здесь мы сталкиваемся с дилеммой: терапевт делает акцент на истории жизни, в то время как ему нужно двигаться к принятию важных решений и обобщению проблем человека. В работах Фрейда описаны примеры этой ди-леммы. Наряду с теоретическими исследованиями Фрейд блестяще умел пе-редавать переживания своих пациентов. Он, как прекрасный новеллист, опи-сывал событие за событием, со всеми коллизиями, противоречиями, странно-стями и фантазиями. Выбирая между историей болезни и историей жизни, Фрейд не уходил от человеческой драмы, но его теоретические и клиниче-ские выводы затмевали ее. Как заметил Хиллман (Hillman, 1983), Фрейда больше занимали причины происшедшего, нежели само происшедшее, его больше интересовали мотивы, а не этапы событий, которые привели пациен-та к тому, что случилось.
Фрейд признавал, что часто не верил в достоверность событий, описан-ных пациентом. Происходили ли эти события в действительности или нет — вопрос спорный, важно, что в них содержалась реальная драма пациента. Не-доверие Фрейда и поставило его перед этой дилеммой. Он понимал: какими бы ни были события — реальными или нереальными, их надо принимать как данность, если именно они являются материалом для анализа. Фрейд (1963) так пишет о своей работе с пациентом, которого называл Человек-Волк: “Многие детали его рассказа казались мне настолько неправдоподобными и необычными, что я начал сомневаться, могу ли ждать от других людей, что они поверят в это”.
Его недоверие к деталям, в конце концов, распространилось и на все события, описанные Человеком-Волком, и он решил отвести рассказам паци-ента особую техническую роль материала для психоанализа, который помимо драматического накала имеет скрытый смысл. Фрейд решил, что аналитик должен выслушивать любую историю так, как если бы это было правдой. За-тем в конце анализа он установил, что все рассказы Человека-Волка действи-тельно были лишь плодом его воображения, вариациями на тему реальных проблем пациента.
Конечно, описанный эпизод не означает, что Фрейд считал неправди-выми все истории, рассказанные его пациентами. Он говорил только о тех, которые вызывали недоверие. Тем не менее, доверие пошатнулось, создавая у терапевта ощущение, будто он знает о пациенте больше, чем сам пациент. И хотя очевидно, что у пациента действительно могут быть нарушения воспри-ятия и памяти, я думаю, что такое недоверие чрезмерно и легко приводит полному отрицанию реальных фактов жизни пациента. Следствием такого терапевтического недоверия может стать циничное отношение терапевта к истории жизни пациента.
Фрейд, однако, не только отрицал важность истории жизни как тако-вой, он предвосхитил современное направление конструктивизма, которое и вовсе отказалось от реальности, считая все, что мы воспринимаем не более, чем ментальной конструкцией. А так как я придерживаюсь персоналистской позиции, предлагая наличие в человеке формации “я”, мне важно, чтобы мои взгляды не смешивалась с отрицающей реальность позицией конструктивиз-ма.
Сами конструктивисты различаются между собой по степени, до кото-рой они верят в то, что человек может создавать и организовать свой собст-венный мир. Некоторые из них, например Хайнц фон Форстер (Heinz Von Foerster, 1984), отвергают любое свидетельство реальности настоящего: “Ес-ли мы воспринимаем окружающий нас мир, значит мы его изобрели”. Вацла-вик (Watzlawick, 1984) высказывает похожее мнение, правда, оно несколько отклоняется от мнения Форстера в том, что он признает расширенную реаль-ность. На другом полюсе находятся те конструктивисты, которые придержи-ваются более широких представлений о существовании реального мира. Они признают жизнь реальных объектов, не забывая о превратностях познания (Mahoney, 1991).
Описанная мною концепция “я” схожа с конструктивизмом в том, что признает за каждым человеком большую свободу выбора конфигурации, ко-торая, в свою очередь, не всегда согласуется с соединением его переживаний в целостное “я”. Однако, несмотря на то, что композиция различных “я” ско-рее идиоматическое выражение, тем не менее, оно базируется на том, что происходит в реальной жизни человека.
Способность распознавать и выявлять переживания человека — слож-ное искусство, требующее от терапевта большого мастерства. Но живость, выразительность и антропоморфная сущность разных “я” (где каждое “я” яв-ляется как бы отдельным человеком) дает богатый материал для развития та-кого мастерства. Диалектическая связь между актуальными событиями и су-губо личной композицией “я”, его изменчивость вносят не только драматизм, но и ясность в череду переживаний.
В процессе терапии люди рассказывают мне истории и выявляют те черты характера, которые я называю их различными “я”. Эти “я” являются плодом воображения только в том смысле, что они персонифицированы, то есть каждая отдельная характеристика может играть роль отдельного персо-нажа, но все они отражают совершенно реальные переживания. В отличие от Фрейда или конструктивистов, я серьезно отношусь к историям своих паци-ентов. Это позволяет мне исследовать феномен такого условного понятия, как “я”. Я считаю, что тот фактический материал, который наполняет содер-жанием человеческое “я”, и есть терапевтическая реальность, с которой нам надо работать.
Фрагменты
В какой момент обычной беседы речь человека становится рассказом? Конечно, детский лепет двухлетней Эмми, приведенный в начале этой главы, назвать рассказом можно с большой натяжкой. Все, что она вспоминала, бы-ло комментарием к событиям. Обычно от рассказа мы ждем большей слож-ности в изложении событий, подробностей, развития характеров, личного от-ношения к происходящему и т.д. Эти условия необходимы для того, чтобы о качестве рассказа мог судить читатель или слушатель, который не является непосредственным участником происходящего. В психотерапии и терапевт, и пациент являются непосредственными участниками. И поскольку мы не име-ем дело с чужими переживаниями, эти требования могут меняться. Родители могут получать огромное удовольствие от игры своего ребенка в любитель-ском спектакле, так же как от пения оперной звезды. Нечто подобное проис-ходит и с терапевтом, который также непосредственно реагирует на рассказ своего пациента.
Признавая ценность рассказа в психотерапии, мы не должны упускать даже незначительные детали событий. По-моему, как бы ни выглядела по-следовательность в изложении пациента, каждый ее фрагмент связан с дру-гим. Когда Эмми говорит: “Папа сделал бутерброд для Эмми”, существи-тельные папа, бутерброд и Эмми связаны со словами сделал и для. Именно эти связи формируют историю, они могут означать, к примеру, что Эмми беспокоится, что папа может не сделать бутерброд для нее или это действие не показывает его любви к ней. Более сложное повествование, в котором есть конфликт, больше похоже на то, что мы обычно называем рассказом. Но ис-тория как таковая существует и без сложных построений.
Облагораживание рассказа как в эстетическом, так и терапевтическом смысле — совместная задача терапевта и пациента. Терапевт должен заме-чать слабые места в рассказе и указывать на них пациенту. Я хочу привести один пример такого действия со стороны терапевта, когда необходимо было пробудить к жизни различные “я”. Но прежде мне хочется сказать несколько слов о том, что терапевт отличает в рассказе.
Существует несколько ключевых показателей изложения истории жиз-ни, на которые терапевт обращает внимание прежде всего:
-достаточно ли связаны между собой эпизоды истории;
- последовательно ли изложение;
-интересно ли изложение;
-приходит ли рассказ к каким-либо выводам;
-выводит ли пациент какие-либо характеры людей, с которыми связан его рассказ;
-есть ли в изложении элементы повторов, безлико¬сти, тягучести, безучастности, прерывания;
-содержится ли в рассказе конфликт и развитие темы.
Конечно, список длинноват. Истории, в которых соблюдены все эти ус-ловия, лучше удаются мастерам, которые не только являются талантливыми рассказчиками, но и могут прорабатывать материал, управлять своим повест-вованием. Условия терапии имеют два преимущества, облегчающих изложе-нии историй. Во-первых, терапевту должно быть интересно. Во-вторых, в ус-ловиях терапии рассказ всегда продолжается, поэтому никогда не бывает ко-нечной версии, которая существует в завершенной форме, готовой к критиче-скому обзору.
Запись терапевтической сессии, даже если она содержит захватываю-щую драму, вскоре станет скучной читателю. Рассказчик то торопится, то ос-танавливается, то начинает снова. Такой рассказ не удовлетворяет общепри-нятым стандартам строгой направленности и единства содержания. И тем не менее, это живое повествование, содержащее яркие характеры и сильные пе-реживания.
Истории жизни всегда двигаются вперед к какой-то неизвестной цели, но, к сожалению, необходимые для терапии истории, как правило, имеют множество пробелов. Плодотворная терапия складывается из многих сессий, содержащих сюрпризы, глубокие чувства, живой язык, противоречивые суж-дения о жизни и судьбе человека. Эти переживания, эпизодические и очень болезненные, могут неясно проявляться в рассказе пациента. Интересно, что пациенты обычно уходят от описания событий, которые кажутся им не стоя-щими внимания.
А теперь в качестве иллюстрации того, как история жизни может раз-ворачиваться в сторону острых потребностей “я”, приведу пример моей рабо-ты с одним пациентом.
Главная причина прихода Хьюберта к терапевту заключалась в том, что у него были трудности в налаживании серьезных отношений с женщинами. Его терапевтический опыт развивался от сессии к сессии, но в его сознании каждая сессия стояла особняком от другой. Даже несмотря на то, что темы повторялись, он не сразу вспоминал, о чем мы говорили на предыдущих встречах. На первых нескольких сессиях он рассказывал мне о своих отноше-ниях с несколькими женщинами, описывая каждое переживание отдельно. Однако для того, чтобы двигаться дальше, нам необходимо было связать все эти эпизоды воедино, иначе они так и остались бы отдельными событиями, а терапевтический процесс стоял бы на месте и не развивался.
Я сам решился назвать главную тему. Всякий раз, когда в его жизни появлялась женщина, все было прекрасно до тех пор, пока не возникала ка-кая-нибудь проблема. После этого, какова бы ни была эта проблема, отноше-ния прекращались. Хьюберт был удивлен такому повороту темы, хотя не мог отрицать, что все происходило именно так.
Следующая тема, которую я выявил, была не так очевидна для него. Она заключалась в том, что Хьюберт был безапелляционным в своих реакци-ях. Там, где другие могли увидеть по крайней мере альтернативу, он всегда знал, что ее нет. Его суждения были тверды и непреклонны, они не оставляли места для другой точки зрения. Это явление мы назвали появлением “непо-корного я”. Например, сорокалетний Хьюберт поселил у себя двадцатилет-нюю дочь своего друга, которой было негде жить. Он сделал это без всяких сексуальных притязаний, просто из великодушия. Его тогдашняя подруга энергично возражала против этого, но Хьюберт настоял на своем, и это стало концом его отношений с подругой. Возможно, он был и прав в своем упорст-ве, но для разрыва отношений нужны более веские причины.
Рассказ Хьюберта был незавершенным. Я спросил, встречал ли он в своей жизни значимых для него людей, которые могли действовать так реши-тельно. И тогда он стал вспоминать своего решительного отца, а его истории наполнились мрачными деталями. Он рассказал мне о том, что его мать была алкоголичкой. Когда он приходил домой из школы, он точно знал, что если мать напилась, значит его игры кончились. И когда он действительно убеж-дался в этом, то просто становился равнодушным ко всему. В этом месте рас-сказ Хьюберта выявляет его “равнодушное я”. Он чувствовал себя либо от-страненным от происходящего, либо оставался непоколебимым.
Высвечивая различные стороны многообещающего рассказа пациента, терапевт должен искать способы восполнить дефицит информации. Если пи-сатель описывает характеры своих героев с большой степенью определенно-сти, то в терапии процесс развития характера пациента может быть весьма вялым. В отличие от многих других, терапевт всегда должен оставаться ли-цом заинтересованным. Какими бы слабыми ни были намеки пациента, его рассказ может привести к заветной цели, но путь может быть долгим и труд-ным.
От сессии к сессии Хьюберт рассказывал о себе, и, продвигаясь вперед, мы вместе заполняли пробелы в его повествовании. В результате то, что по-началу казалось лишь его безапелляционной манерой изложения, обернулось тотальной безответственностью, глухотой и безучастностью в сочетании со слабой способностью отстаивать собственную позицию.
В первую очередь мне хотелось увидеть, как работает такая ригидность (вязкость) реакций. Для этого я предложил Хьюберту разыгрывать его пере-живания по ролям. Он изображал, в частности, свою дискуссию с друзьями по поводу образования. Хьюберт был твердо уверен, что проблемы образова-ния в Соединенных Штатах могут быть решены только с помощью федераль-ных фондов, которые должны распределять средства среди всех школ — как для богатых, так и для бедных. Его состоятельные друзья сказали, что у них уже навязли на зубах все эти идеи помощи бедным, что бедные могут и сами позаботиться о себе.
Мы с Хьюбертом начали разыгрывать этот спор по ролям, где я изо-бражал его друзей. Тут мне на своей шкуре удалось почувствовать, как Хью-берт отгораживается от людей. Он убежденно заявлял мне, что я пренебре-гаю качеством образования моих детей и что школы в бедных районах нуж-даются в поддержке, но он не имел понятия, какие пожертвования я должен сделать. Он не только не хотел увидеть изъяны в своей аргументации, но да-же не особенно вдавался в изъяны в моих доводов. От такого распределения ролей я и не ожидал большего.
Затем я предложил ему побыть другой стороной, а сам начал изобра-жать его самого. Играя роль Хьюберта, я смог продемонстрировать ему, как можно быть резким, не отдалясь от людей, не выставляя их дураками. Вне-запно стало ясно, что “равнодушное я”, которое было источником его непри-ятностей, может вступать в контакт с этими людьми без участия его “непо-корного я”, подавляющего окружающих людей.
В тот момент разыгрывание истории по ролям служило инструментом для оживления, вызывая больше доверия к тому, что происходит в его отно-шениях с людьми. Он получил возможность увидеть и узнать об этом гораздо больше, чем раньше. Оживление, разыгрывание по ролям придало истории иной смысл и новое понимание того, что происходило в отношениях Хью-берта с людьми. Его отношения с женщинами и детские переживания, свя-занные с родителями, соединились воедино, и картина предстала перед ним в новом свете. Когда речь идет об осмыслении и в центре внимания оказыва-ются переживания, человек способен восстановить забытые события и при-знать свои “я”, отвергнутые ранее.
Через месяц Хьюберт снова оказался в компании своих друзей (дискус-сию с которыми мы разыгрывали на сессии). И опять между ними завязался спор на ту же тему. И хотя у него возникли некоторые намерения стать в по-зицию отчуждения от собеседников, на этот раз все прошло хорошо и друзья остались довольны друг другом. Они дружно посмеялись, когда один из при-ятелей сказал Хьюберту: “А когда мы встречались с тобой в прошлый раз, я решил, что ты порядочная сволочь”.
Застойные убеждения
Развитие истории жизни Хьюберта не только соединило его пережива-ния, но и обнажило его застойные убеждения. Техника разыгрывания по ро-лям, выявившая его твердое и неколебимое “непокорное я” и его “равнодуш-ное я”, пролила свет и на его доводы в беседе с друзьями. Хьюберт руково-дствовался своими застойными убеждениями и в споре был неколебим.
Когда мы выявили застойный характер убеждений Хьюберта, эта новая картина помогла нам лучше объяснить его манеру внезапно обрывать отно-шения. Более того, мне показалось, что я нашел ключ к его застойным убеж-дениям. Новый взгляд на него лучше совпадал с тем, что я знал о жизни Хьюберта. Все это помогло нам легче двигаться вперед.
Итак, развитие истории жизни должно принимать во внимание призна-ки застойных убеждений, так как они всегда тем или иным образом проявля-ются в рассказе пациента. Прежде всего те объяснения, который дает паци-ент, являются главным способом отвлечь внимание. Пациент либо действи-тельно живет в соответствии со своими ошибочными представлениями, либо избегает суждений, которых страшится. Например, человек, который склонен краснеть, боится скорее своей мальчишеской натуры, нежели того, что зали-вается краской. Молчаливый человек может быть осторожным, чтобы ни в коем случае не продемонстрировать свои чувства, потому что когда-то это принесло ему неприятности.
Эстетические требования к повествованию подчиняются неуловимому сочетанию правды и вымысла, но для нас, конечно, предпочтительней точ-ность. В обычной жизни человеку кажется естественным “округлять” то, что с ним происходит, это свойство является основной мишенью терапевтической работы. Один пациент в своих рассказах нарисовал гротесковый и ненавист-ный ему портрет своего отца, продемонстрировав свое несколько искаженное восприятие образа отца. После того как родители моего пациента разошлись, его отец жестоко обращался с ним и его матерью. Он даже приходил к ним с оружием и угрожал расправой. Мы посвятили довольно много времени, раз-говаривая о его неистребимой ненависти к отцу.
Застойное представление моего пациента о своем отце, как мне кажет-ся, также было несколько “округлено” и являлось полуправдой. Я подумал: как могло случиться, что некогда любящий отец и муж мог превратиться в такого ненавистного и отвратительного человека? Я высказал эти соображе-ния моему пациенту, и он начал искать проблески отдельных привлекатель-ных качеств у своего отца. Он вспомнил о том, что отец пользовался боль-шим уважением на работе, о том, какие усилия его отец предпринимал, что-бы найти сына и наладить с ним отношения.
Все эти попытки были спорадическими, потому что в промежутках возникало множество побочных сиюминутных тем для обсуждения. Но од-нажды пациент сказал мне, что вспомнил, как отец мылся с ним в ванной, ко-гда ему было года три. Две вещи отчетливо всплыли в его памяти: как весело они плескались в воде и как его поразили размеры отцовских гениталий. Я почувствовал, что, рассказывая мне о том, как он был в ванной со своим ужасным отцом, мой пациент испытывает вовсе не страх, а благоговейный трепет.
Итак, в рассказах Хьюберта появилось больше правдоподобия. Новый рассказ об эпизоде в ванной выявил те переживания, которые прежде были для него неприемлемы. В поисках правды нам помогали и другие проявле-ния — стиль изложения моего пациента, его удивление, его просветленное лицо, живой язык, подробности и детали в рассказе, яркие ощущения, вооб-ражение, интонации и то, что он признал важным для себя свое воспомина-ние о мытье с отцом в ванной. Этот рассказ был похож на детектор лжи, не устанавливающий правду, а выявляющий важные чувства и жизненные впе-чатления.
О деталях мне хотелось бы поговорить особо. Хьюберт перестал гово-рить о каком-то абстрактном трепете перед отцом, а упомянул об огромных размерах его “мужского достоинства”, и эта деталь убеждает сильнее, нежели отвлеченное заявление. В поисках актуальных проблем человеческой жизни важно уважать эту поэтическую правду, упущенный смысл, который содер-жит больше правдивости, чем буквальное понимание происшедших событий. Избранные детали могут напоминать художественный прием, но на самом деле это естественный рефлекс человека придавать переживаниям особый объем и остроту с помощью значимых деталей.
Я никогда не узнал бы “исторической” правды, если бы не эта история в ванной, напомнившая моему пациенту, что отец не всегда был ему врагом. Сегодня он уже не был так привязан к своему отцу, но благодаря воспомина-ниям мы обнаружили его глубоко запрятанное “мужское я”.
Проблема точности в описании жизни часто недооценивается. Букваль-ная точность в описании переживаний моего пациента, когда он вспоминал себя трехлетним ребенком, непреложна. Детали его актуальных переживаний могут не учитывать факты, которые вычленила его память сегодня. Когда внимание было обращено на согласование истории с прежде описанными пе-реживаниями и его актуальными реакциями, мой пациент в рассказе сумел восстановить гораздо больше достоверных качеств своего отца, чем содержал чрезвычайно суженный образ, основанный на его застойном убеждении. Се-мейная драма ограничивала его представления, это и привело его к односто-роннему взгляду и непримиримому отношению к отцу. Однако глубоко внут-ри в нем существовало совсем другое, “мужское я”, которое совсем иначе от-носилось к отцу. Другой, более полный образ отца и его мужественности на-правил внимание Хьюберта на возможность иного будущего, давая продол-жение драме и меняя его озлобленность, бесчувственность и застойные пред-ставления на нечто другое, чего мы еще не знали.
Жизненно важные темы
Какое же место в жизни моего пациента занимает воспоминание о се-мейном купании в ванной? Любой читатель или слушатель воспринял бы его всего лишь как эпизод повествования. Несмотря на то, что переживания рас-сказчика носят драматический характер, любой фрагмент этой истории обла-дает последовательностью и тематической структурой рассказа. Всякое вос-поминание занимает свое место в потоке других воспоминаний из разных пе-риодов времени. Масштаб истории купания в ванной увеличивается, когда она переплетается с актуальными личными отношениями моего пациента с отцом и укладывается в контекст его повторяющихся неудач в интимных от-ношениях.
В терапевтической ситуации такие фрагменты можно рассматривать как последовательность событий, связанных одной темой, которые помогают пациенту найти смысл и мобилизоваться для продолжения работы, ориенти-руя его на дальнейшее продвижение. Терапевт становится одновременно со-автором и редактором пациента, помогая ему не только рассказывать исто-рию, но и развивать ощущение собственного “я”.
Ключом к пробуждению повествования и одновременно перемоделиро-вания “я” является неукоснительное внимание к тематической структуре то-го, о чем рассказывает человек. Каждая отдельная личность может рассказать о себе неопределенное количество историй.
Каким же образом терапевт выбирает то, что необходимо для конкрет-ного человека? Без участия терапевта выбор темы может увести пациента от терапевтических целей и стать несущественным, повторяющимся, незавер-шенным, скучным, гиперболическим или вычурным.
Определение темы помогает терапевту внимательно следить за появле-нием различных “я” пациента, которые и формируют эти темы. Терапевт также должен помогать пациенту прояснять двусмысленность и туманность в изложении темы. Существует множество общих тем, которые так или иначе интересуют всех людей. Но есть также и очень личные темы, уникальные для каждого человека, именно они и должны прежде всего вызывать присталь-ный интерес терапевта.
Общие темы
Общие темы затрагивают всех людей без исключения. Они беспокоят каждого из нас, и поэтому очень важно, чтобы из живого переживания они не превратились в ходульные фразы и общие рассуждения. Надо ли говорить о том, что общность таких тем весьма условна, они никогда не будут точно совпадать, и каждый человек воспринимает их по-своему.
Возможно, наиболее общей темой в психотерапии является тема се-мейная. У Фрейда она толкуется в основном с точки зрения сексуальности, а в других психотерапевтических подходах, не столь ориентированных на сек-суальность, акцент делается на межличностные отношения и события. Чаще всего источник актуальных трудностей терапевты ищут в ранних отношениях с родителями, братьями или сестрами, так как именно эти отношения форми-руют большую часть представлений человека об отношениях с людьми в це-лом. Семейные связи, как правило, становятся прототипом будущей истории жизни человека и формации его “я”.
Общеизвестный классический сценарий Эдипа, который имеет столько вариаций, признается всеми образованными людьми. Однако именно этот сценарий чаще всего бывает отвергнутым. Каждый отдельный человек нико-гда не признает за собой таких чувств. Доминантность может исходить как от матери, так и от отца, и даже от брата или сестры. Отвержение этой темы может исходить из разнообразных источников: холодность близких, насмеш-ки и поддразнивание, расположение, оказанное другим, бессмысленные вы-говоры и инструкции, дефицит нежности и привязанности.
Итак, большинство терапевтов любой терапевтической школы сталки-ваются с темой ранних родительских отношений. Эта тема всегда будет су-ществовать у пациентов. Кстати сказать, готовность терапевта увидеть имен-но эту тему, подчас может и помешать процессу, навязывая пациенту неакту-альную для него проблему. Порой можно только удивляться, насколько от-ношения пациента с терапевтом бывают схожи с его отношениями с собст-венными родителями. Например, терапевт начинает сразу же активно прора-батывать даже незначительные замечания, сделанные пациентом по поводу родителей. Он может не принимать во внимание важные для пациента собы-тия, а вместо этого двигаться в направлении отношений с родителями, как будто важные события были лишь лесенкой для подхода к родительским проблемам.
У людей существует много общих тем, и они могут касаться, а могут и не касаться отношений с родителями. Например, тема зависти поначалу мо-жет возникнуть как обычный рассказ о других людях — коллегах, супруге, друзьях, людях различных социальных групп. Но терапевт должен быть вни-мательным к таким рассказам, чтобы не прозевать нечто большее, чем про-стое описание людей.
Очень важная задача терапии — проследить путь человека из его дет-ства во взрослое состояние и посмотреть, как развивались его взгляды и по-требности. Но насильственное совмещение сильных реальных чувств с се-мейной историей подобно приглашению человека, который упал и сломал ногу, прочитать лекцию о всемирном тяготении.